Два мелких случая из личной практики
Слыхали про американскую старушку, которая облилась кофе? Про божьего одуванчика, купившего в Макдональдсе стаканчик горячего кофеечку и решившего прихлебывать его, сидя за рулем своего автомобиля? Эта леденящая кровь история пару лет назад триумфально обошла могучую кучу как отечественных, так и запредельных печатных изданий. Бабка слабеющей ногой надавила на газ, стакан подпрыгнул, и горячий, как печка, кофе выплюнулся на белые старушкины колени. Оно, конечно, в любой другой стране ошпаренный подобным образом идиот утерся б носовым платком и раз и навсегда зарекся бы совмещать еду с, извиняюсь, ездой, но только не в Америке. Здесь недоваренная старушенция лихо обвинила несчастный Макдональдс в том, что их кофе был горячим (!), подала на них в суд и, вместо того, чтобы быть обследованной психиатром, выиграла то ли шесть, то ли восемь миллионов долларов.
Да что там старушка. Об американской системе судопроизводства на Руси уже давно ходят легенды. В противовес отечественному стереотипу, согласно которому поход в суд ассоциировался со стяжательством и малопорядочностью (дескать, всех обманывают, но мы же по судам не бегаем), появились рассказы об иной жизни. Где не нужно ругаться с продавцом или клерком, где нет надобности задыхаться от беспомощности перед глумливыми лицами обслуживающего персонала, где все улыбаются друг другу, потому что есть суд, закон и порядок.
Может, так оно и есть. Опыт моей здесь жизни пока что убог и ничтожен. Я наощупь двигаюсь по незнакомому мне миру. А потому, наверное, не созрел еще для выводов и обобщений. Так что приведенные ниже истории следует расценивать не более чем забавные эпизоды. Мелкие случаи из практики новоиспеченного иммигранта.
Это сладкое слово «депозит»
Квартиры в Америке классные. Помню, на родине мы все выпендривались, выеживались, жаловались на длину прихожих. Дескать, коридоры маленькие, не повернуться, не разойтись. Шубы сыплются на пол, и гости, прощаясь, бьются друг о друга лбами. Здесь это вопрос решен кардинально: коридоры отсутствуют как таковые. Нет ни длинных, ни коротких, ни узких, ни широких. Жаловаться не на что, завидовать некому. С улицы сразу попадаешь в гостиную, которая плавно, без всяких дверей и выкрутасов перерастает в кухню. Санузел совместный. Прямо с горшка можно переваливаться в пластмассовую ванну, и наоборот. Удобно, гигиенично. Остальные домочадцы могут в это время занимать очередь. Впрочем, иногда квартиры напичканы двумя, а то и тремя подобными заведениями. Стенки в домах фанерные, что делает процесс забивания гвоздей легким и доступным даже ребенку. Полы сплошь покрыты паласом, и лишь на небольшом участке между газовой плитой и мойкой предусмотрительно лысеет линолеум.
Но все же главное отличие тутошних квартир от наших — это цена. За двухкомнатное (однобедрумное) жилье в не самом престижном, не самом красивом и не самом безопасном районе каждый месяц нужно выложить долларов по 600-700. Однокомнатная (сингл) за 400 считается дешевой. При этом большинство домовладельцев вселяет тебя только на том суровом условии, что ты не выберешься из их логова ранее чем через полгода или, того хлеще, год. Помимо соответствующей записи в договоре, с тебя заранее берут плату за последний месяц проживания. И, кроме того, залог. Или, выражаясь по-тутошнему, депозит. Депозиты бывают разные. Долларов от 200 до 600. Ежели ты отмотал положенный срок, предупредил управдома не менее чем за месяц и не превратил покидаемое жилище совсем уж в конюшню, то, согласно договору, залог тебе вернут до копеечки.
Мое семейство все вышеперечисленные условия выполнило в точности. Я лично пропылесосил осиротевшую квартиру и до блеска отдраил газовую плиту. Мы тепло простились с управдомшей Самантой, и та клятвенно заверила, что 2-3 недели спустя наши 200 залоговых долларов воротятся к нам еще краше прежнего.
Ровно через три недели я вытащил из почтового ящика конверт, в котором вместо денег лежало письмо, уведомляющее, что мы никому ничего не должны. Но и нам, естественно, никто ничего не должен. Легкий холодок пробежал по моей спине. Сизым соколом метнулся я к договору. Буйное воображение рисовало уже самостирающиеся чернила и наемных домушников. Но не тут-то было: договор чинно лежал на месте, чернила никуда не смылись и выражали собой отчетливую констатацию нашего платежа. То есть вырисовывался акт вопиющего беззакония. Непутевые домовладельцы, видимо, забыли, в какой стране мы имеем счастье жить. Судиться! Немедленно! С пяти шагов! Через платок! Подобное оскорбление можно смыть только штрафом. Плюс компенсация морального ущерба. Мое чуткое ухо уже явственно улавливало приятный шелест валящихся на нас миллионов. Дом на берегу Эгейского моря, личная яхта и домработница, кругосветные путешествия, отдых в лучших отелях или, по крайней мере, видеомагнитофон и микроволновая печь стройными рядами проплыли перед моим мысленным взором.
Но для начала мы все же позвонили управдомше. Так поклялась все выяснить, и через неделю оказалось, что, пока мы жили в том доме и исправно вносили квартплату, там дважды поменялись хозяева. Новые совершенно справедливо утверждают, что они не получали от нас никаких денег, а старые просто исчезли, прикарманив наши 200 тугриков. В общем, детский лепет, недостойный благородного слуха законного жителя Америки. Я внес залог за возможность вселиться в этот дом, прожил в нем недолгую, но честную жизнь, и теперь должен получить уплаченное назад. Дважды два — четыре, семью семь — сорок девять. Долги банкротов автоматически переходят к их правопреемникам. Азбучные истины. Даже объяснять стыдно.
Оставалось узнать, где в этой Америке находится суд и что туда, собственно, нужно писать. Специальные англоговорящие адвокаты-добровольцы, бесплатно консультирующие граждан по жилищным вопросам (нашлись ведь и такие), подтвердили, что правда однозначно на нашей стороне. Даже настрочили письмо глупым домовладельцам, где предлагали им вернуть 200 долларов добром, ибо, если дело дойдет до суда, то им придется отстегнуть еще 600 баксов штрафа. Шестьсот, конечно, не шесть миллионов, но, в конце концов, на безрыбье и пони — носорог. Сроку мы им дали щедро — полных три недели.
Сознаюсь, все эти три недели я больше всего боялся, что слепцы прозреют и пришлют нам эти жалкие две сотни. Но, к счастью, здравый смысл не залетал в их безмятежные души, и ровно 21 день спустя, искрясь и сияя, я отнес заявление в суд.
— Сами уведомите ответчика или желаете, чтобы это сделал шериф? — поинтересовалась барышня за загородкой.
— Пускай шериф, — логично рассудил я.
— 15 долларов, — объявила барышня.
Что такое 15 долларов в сравнении с восемьюстами? Я внес безропотно и стал ждать судного дня.
И день тот настал. Алчно потирая ладони, я переступил порог храма правосудия.
— Интересный вы какой, мужчина, — сказали мне в храме. — Чего, собственно, приперлись, ежели ответчика нету?
— Как же, пардон, — говорю, — нету, когда 15 баксов уплочено?
— Дык это вы заплатили за то, что у вас заявление приняли. А к шерифу нужно было еще в соседнее окошечко повернуться и еще 25 долларов дать.
— Так мне же никто об этом не сказал! — ахнул я.
— Так вы же никого об этом не спросили, — ответило эхо.
Пришлось идти к шерифу, платить четверть сотни и ждать еще месяц до нового слушания. Нелегко, в общем, даются деньги в Америке.
Месяц тянулся долго, но, как водится, и он подошел к своему концу. Я чувствовал себя хитроумным мальчишкой Буратино, закопавшим однажды двести долларов и должным нынче снять урожай из восьмисот.
Впрочем, окончательно Буратиной я почувствовал себя чуть позже…
Заседание суда было коротким. Судья смерил меня полным недоумения и укоризны взглядом.
— Я не понимаю, — сказал он, — чего вы, собственно, хотите? Компания, которая владела домом, обанкротилась. Банк передал управление делами этим благородным людям, — и он указал на скучающего в в сторонке ответчика. — Они вашего депозита в глаза не нюхали. Зачем же вы к ним пристаете? Глупо, батенька, и неблагородно. Не по-людски.
Медленно шли его слова от ушей моих к недрам головного мозга.
— А договорчик как же? — сами собой пролепетали мои губы. — Кто же вернет мне мои деньги?
— А я почем знаю? — искренне изумился судья. — Это уж ваша забота — виноватых искать. Если хотите, можете обвинить банк. 15 долларов за подачу заявления, 25 — шерифу, а мы уж, будьте покойны, рассудим по справедливости. В строгом соответствии с законом.
Я горячо поблагодарил гражданина судью, послал воздушный поцелуй бывшему ответчику и вышел вон. На улице, как обычно, было жарко. Понять я не мог лишь одного: зачем с таким усердием и заботой пылесосил я когда-то эту чертову квартиру?
Презумпция невиновности по…
Хорошая штука — фривэи. Эдакие шоссейные дороги, опутывающие местные города вдоль и поперек. Ни светофоров, ни пешеходов, ни встречных машин. Встал — и чеши себе куда надобно. Только надписи на зеленых щитах проглядывай, чтобы свой выход не пропустить ненароком. Великое изобретение. Нужное.
Но, конечно, если на фривэе «пробка» — дрянь дело. В час пик, например. Или если авария впереди. Торчишь, как идиот, посреди шоссе, деваться некуда, опаздываешь, нервы на пределе, духота, скука, гадость страшная, в общем. А моя машина, если при включенном двигателе не едет, начинает еще и дик перегреваться. Мотор может гикнуться к черту. И сделать-то ничего нельзя. Стоишь, пялишься в оцепенении на стрелку термометра, а та все прет и прет, неумолимо приближаясь к роковой красной отметине. На счастье, некоторые фривэи обладают одной волшебной полосой: карпул называется. Ежели есть в твоей машине хотя бы один задрипанный пассажиришка, можешь ты по этой полосе ехать. А поскольку в большинстве местных семей автомобилей — как зубных щеток, по одной штуке на нос, то и ездят они в основном поодиночке. Карпулы потому обычно глумливо пусты и целомудренно недоступны для законобоязненных автолюбителей. С беспросветной тоской и дикой завистью смотрят увязнувшие в «пробке» бедняги на проносящихся по карпулу счастливчиков. Одна моя находчивая знакомая утверждает, что провезла однажды качестве пассажира собаку. конспиративно напялив ей на уши свою соломенную шляпку.
Я ж использовал карпул для перевозки в детский сад своей дочери.Все честно, благородно. Я в машине не один. По правому борту чудаки тормозят, маневрируют, а я эдакой пулей-дурой лечу себе мимо. только свист стоит. Такая лафа продолжалась месяца два. А потом меня остановил полицай. Сел на хвост. Врубил завывалку. И под сочувственный вздох застывшего в почетном карауле фривэя проводил меня в крайний правый ряд.
Оказалось, полицейский ошибся. Ребенок — существо невысокое. Из-за спинки кресла неприметное. Вот и не углядел блюститель порядка пассажира — решил, что я, бандитская харя, поправ все законы и приличия, в одиночку по карпулу пру. Видит полисмен: оплошал он, в машине двое, налицо явное отсутствие состава преступления. Тут бы ему, взяв молодцевато под козырек, извиниться и расшаркаться. Но гаишник —о, видать, и на том свете гаишник. Огляделся, прищурился и вдруг замечает: ребенок-то, блин, не пристегнут! Полицай заметно веселеет. Выписывает бестрепетной рукой штраф. И уж после этого, иезуитски пожелав «похэвать найсового дня», исчезает вдали. А дальше у меня, как и у всякого нарушителя правил дорожного движения, есть три выхода. Смириться и уплатить, испортив себе автобиографию и увеличив таким образом плату за страховку. Уплатить, но затем посетить лекцию в автошколе и тем самым смыть позорное пятно со своего будущего. И наконец, попытаться доказать свою невиновность. Смело посмотреть в глаза американскому правосудию. Так сказать, бросить вызов государственной машине. Тем более, что, судя по слухам, здесь это дело обычное. Еще до отъезда я прочел кучу статей о правовой защищенности американского обывателя. Здесь вам не там. Поход в суд обычен и естественен, как завтрак. Отлаженная система. Торжество справедливости и порядка. И, главное, презумпция невиновности.
Это словосочетание я впервые вычитал лет десять назад в какой-то книжке. Просто, как день. Если в казарменном, тоталитарном, нехорошем государстве простой человек изначально виновен и, попав под недремлющее око Закона, должен кровь из носу доказывать свою невиновность, то в цивилизованном мире все наоборот: ты невиновен и будешь оставаться таковым до тех пор, пока не будут изысканы неопровержимые доказательства твоей виноватости. А Америка, как известно, в план цивилизованности впереди планеты всей. Взвесив таким макаром все «за» и «против», я однозначно решил отбить свои кровные 135 долларов. Обдумал версию. Выстроил цепь неопровержимых логических доводов. Проверил-перепроверил — чист как стекло. Во время движения полицейский не мог видеть, пристегнута ли моя дочь. Он ее саму-то не видел. Обнаружил непорядок только когда остановился. Да, в это время дитя уже не было пристегнуто. Оно отстегнулось. Ибо твердо знает, что в стоящей машин душить себя ремнем нет никакой надобности. Девочка вообще думала, что мы уже приехали. А возразить полисмену я ничего не смог, потому как растерялся. Да и с языком у меня полный караул. Все! Железобетон. Контраргументов нет. Доказательства правонарушения отсутствуют. Я бел, как цветок черемухи, как платьице новобрачной, как голубь мира и могу спокойно лететь восвояси, крепко зажав в клюве 135 баксов и свое доброе имя в придачу. Съездил по указанному в «тикете» адресу, объявил о своем протесте, уточнил, не нарастут ли проценты, если я вдруг проиграю, и стал ждать.
Суд был назначен через месяц. Я заказал переводчика, провел пару-тройку репетиций перед зеркалом и явился в назначенное время. Предо мною за длинным столом, в высоком кресле торжественно восседало лично Его Величество правосудие Соединенных Штатов во всей своей ветхозаветной красе: в черной, до пят, мантии, с деревянным молоточком в руки и в черной же квадратной шапочке, прочно насаженной на белые кучеряшки парика.
— Ну что, — спросило Правосудие, — признаешь ли ты себя виновным?
— Нет, — отважно отчеканил я и приготовился к бою.
— Хорошо, — разочарованно выдохнуло правосудие. — Внесите 75 долларов залога. Следующее слушание я назначаю через полтора месяца. Ба-бай.
Плохо осознавая смысл происшедшего, я удалился. Через полтора месяца, поднакопив сил, вновь заказал переводчика (благо бесплатно) и, сделав соответствующие лицо, я снова предстал перед человеком в мантии. Здоровенный полицай, заваривший эту кашу, только обескураженно развел руками.
— Верно, — сказал он. — Я не мог видеть, был ли этот ребенок пристегнут во время движения. Может, и впрямь был. Наверное, мы просто плохо поняли друг друга.
Я победно приподнял подбородок. Это вам не совок, господа. Здесь нет места произволу и беззаконию. Здесь человек имеет право на равных соперничать с государством, и оно, если ему нечем крыть, уступает.
Судья снял свою карнавальную шапочку и почесал парик. Посмотрел на меня и строго спросил:
— А можете ли вы как-нибудь доказать, что ваш ребенок был в тот раз пристегнут? Можете ли вы быть абсолютно уверены, что он не отстегнулся по дороге? За десять, за пять, за один, в конце концов, метр до полной остановки машины. Ась?
Я замер, как утка, подстреленная Мюнхгаузеном. Как непутевая Лотова жена, сунувшая нос не в свое дело. Как городничий в финале бессмертной комедии. Как можно доказать, что ты не рыл подземный ход от Лондона до Бомбея и не собирался отравить товарища Жданова адовой смесью дихлофоса и нашатырного спирта? Как можно быть абсолютно уверенным, что человек, сидящий на заднем сиденье, не отстегнулся за метр до остановки? Где, я вас спрашиваю, их хваленая презумпция моей невиновности?
В итог меня признали виноватым. Без смягчающих обстоятельств. И приговорили к штрафу. Но, что странно, не к 135 первоначально положенным долларам, а всего к 75. Дескать, прими за смелость, солдат. Так что не зря боролся. Сохранил более полусотни в семейном бюджете. Могло быть и хуже. Сосед-старожил снисходительно похлопал по плечу:
— А ты что хотел? Должны же они на какие-то деньги ремонтировать дороги.
Верно. Должны. А как же? Проза жизни. Одно жалко: сказку отняли. Лишили, гады, доброй и складной сказки. О презумпции невиновности.
1996